Удар «Молнии» - Страница 47

— Вода… Затоплено…

Она могла разворачиваться в теплотрассе шириной до семидесяти сантиметров — складывалась пополам, поджимала ноги и медленно, со стоном совершала вращательное движение, хотя на первый взгляд пространство не позволяло этого сделать. Глеб, имеющий объем и вес в два раза больший, мог ползти только вперед или ногами назад.

Марита развернулась, подобралась к Головерову, ткнулась головой в шлем:

— Хода нет, вода…

Он уже ползал ногами вперед не один раз, вся нагрузка при этом ложилась на руки, приходилось буквально выдавливать себя из теплотрассы, как пасту из тюбика. Сейчас натруженная и поврежденная мышца не выдерживала напряжения, тем более ползти нужно было в гору. Марита подталкивала его сначала руками в шлем, затем развернулась еще раз и стала помогать ногами. Они оба скоро начали задыхаться в тесноте, застоявшийся воздух, насыщенный углекислым газом, почти не проветривал легких. Глеб отлеживался, затем делал рывок, но одолеть больше метра за один раз не мог — от недостатка кислорода раскалывалась голова. Вдруг он перестал ощущать толчки Мариты. Показалось, что она исчезла из теплотрассы — не слышалось привычного тяжелого дыхания и стона.

— Марита? — позвал он. — Что с тобой? В ушах стучала кровь. Он ощупал пространство впереди себя — пусто. А снова сползать вниз не хотелось! Глеб достал зажигалку, выставил вперед руку: в свете язычка пламени он увидел Мариту, сложенную втрое, сжавшуюся в эмбрион. Она хотела развернуться и застряла. И скорее всего, не могла дышать, зажатая между трубами и плитами перекрытий. Глеб подполз к ней, нащупал голову, ноги, с трудом пропустил руку под шею и потянул на себя. И вдруг понял, что сейчас сломает ее — что-то хрустнуло в ее хрупком теле! Тогда он разорвал рубероид на трубах и начал выцарапывать из-под нее плотную слежавшуюся стекловату. Марита не дышала и не издавала ни звука. Обрушенная с труб изоляция расширила пространство. Глеб подтянул ее голову, затем распрямил ноги, таким образом развернув Мариту к себе лицом. Она вдруг протяжно всхлипнула, задышала и тут же закашлялась до рвотных позывов: воздух кругом был насыщен пылью стекловаты. Он выдрал из-под шлема маску, натянул ее на лицо Мариты.

— Дыши глубоко! — крикнул он. — Глубокие вдохи, ну!

Она с трудом справилась с удушьем, расслабилась. Глеб опустил забрало и лег вниз лицом. Это был не сон, а легкое забытье, в которое он впадал всякий раз, как только расслаблял мышцы, но даже и минутная «отключка» восстанавливала силы. Сейчас же он утерял счет времени, и показалось, что дремал долго, может быть, целый час. Очнулся оттого, что почувствовал на своей руке ладонь Мариты, колючую, шершавую, как наждачная бумага. Что-то вроде благодарности было в этом прикосновении или какой-то странной, пугливой ласки. Несколько минут он прислушивался к ее руке, и ему стало казаться, что колкость ладони Мариты не от огрубевшей кожи и не от стекловаты; это напоминало статическое электричество, когда между руками людей проскакивают синие колючие искры. А здесь, под землей, их не могло быть…

— Надо выползать, — не отнимая руки, сказал Глеб. — Сможешь?

— Постараюсь, — вымолвила Марита и сняла ладонь. — Очень хочется пить. Воды много, но вся грязная.

— Терпи, ты же воин, а не девица, — грубовато отозвался он. — Капризничать будешь у дедушки на хуторе.

До теплокамеры с двумя люками они ползли несколько часов. Вывалились из лотка полуживые. Отдышавшись — а воздух здесь был почище, — Глеб снял шлем, вытащил из него амортизаторы, затем ободрал изоляцию и прострелил трубу. Марита вскрикнула от внезапного выстрела, вскочила:

— Что? Почему ты стрелял? В кого?

— Спокойно, — он подставил шлем под трубу и услышал журчание воды. Набрал полкаски, пробоину экономно заткнул патроном, обернув его клочком тельняшки.

— Ее можно пить? — с надеждой спросила Марита.

— Одна ржавчина, — буркнул он и тщательно отмыл шлем изнутри, но выплескивать воду пожалел — умылся сам, заставил Мариту.

Обезвоживание организма уже ощущалось — от слабости подрагивали ноги, начинались судороги пальцев. Глеб в несколько раз сложил маску, прижал ее к пулевой пробоине и привязал проволокой. Вода через такой фильтр сочилась тончайшей струйкой и в свете искр кремня казалась голубой. Он пытался вспомнить, какое химическое вещество подмешивают в теплоноситель, чтобы не было известкования внутри труб и радиаторов — то ли кислоты, то ли щелочи, — соображал с трудом. И это тоже был результат водного голодания. Наконец, вспомнил — щелочь, в небольших количествах. Учитывая экономические проблемы в Молдавии прошлой зимой, ее вряд ли подмешивали, разве что кальцинированную соду, чтобы смягчить…

— А ты дашь мне воды? — вдруг испугалась Марита. — Дашь чистой воды?

Она нащупала в темноте лицо Глеба — от ладоней побежали искры… Сначала он прополоскал рот, сплюнул и после этого попробовал воду на вкус — кроме железа, ничего не ощущалось, бывало, пили и хуже…

— Я — женщина! — сдавленным, сухим горлом воскликнула она.

— Наконец-то вспомнила, — проронил он со злостью и дал ей в руки каску.

Постоянная злость была результатом отравления углекислотой…

Марита пила медленно, тянула каждый глоток, наслаждалась, и отсутствие грубой жадности тоже подчеркивало пробуждающийся женский характер. Однако выпила всю воду, а было около литра. Глеб снова поставил шлем под струйку, положил «винторез» и сел на приклад, вытянул ноги. Судороги сводили уже ступни, и приходилось делать специальные упражнения — пятки вперед, носки на себя, чтобы не застонать от боли.