Удар «Молнии» - Страница 87

— Советской Армии больше нет, — спокойно заключил он, внутренне наливаясь яростью. — А порядочки будут такими, как я захочу! Лейтенант! «Отбой»!

На седьмой раз у курсантов лишь поблескивали глаза. Грязев распорядился взять двойной боекомплект, горное снаряжение и «малямбы» — специальные корпусные вещмешки, имитирующие взрывчатку. Диверсанты уже имели дело с подобным снаряжением, возможно, и марш-броски бегали с полной выкладкой, потому теперь тихо страдали от предчувствия тяжелого дня. Разве что эстонцы, бывшие офицеры, и татарин из Крыма оставались невозмутимыми и готовыми на все.

Грязев поставил задачу командиру, указал на карте маршрут движения и сам побежал налегке, позади курсантов. От брошенного курдами селения в горы уходило множество овечьих троп, пропадающих где-то вверху. Диверсанты с места взяли довольно резво, лейтенант-эстонец, нагруженный чуть меньше остальных, подгонял, покрикивал, и его прибалтийский акцент звучал в этих горах как-то неестественно, и вообще все пока тут было непривычно, странно, словно на экране огромного телевизора. Русскоговорящие мужики, обряженные в американские доспехи, навьюченные, как верблюды, тяжело топали по чужим, незнакомым горам в глубине арабских земель, пыхтели, обливались потом, хватали воздух разинутыми ртами. И во имя чего? Почему?! Вся эта мешанина напоминала дурной сон, картину-абстракцию, спектакль абсурда. И сам он, Александр Грязев, которому Богом была отпущена судьба плясать и веселить людей, сейчас гнал их по крутым горам, как диких животных, играя в этом сатанинском спектакле. Гнал и тихо изумлялся, насколько послушны эти взрослые мужики, насколько безмолвны, испытывая муки! И то было удивительно, что повиновались они не ему, наемному инструктору, конкретному человеку, а тоже некой абстрактной, реально неощутимой величине, некоему духу, ибо сейчас, обливаясь потом, стирая шеи о воротники, будто посыпанные мелкой белой солью, невозможно почувствовать цену денег, зеленых бумажек с тупым зеленым лицом. Она всегда будет меньше, чем собственные страдания, дешевле, чем мучительный бой сердца, стук крови в ушах, разбитые о камни ноги.

А сколько всего еще было впереди у этих людей, восходящих на Голгофу со смертными зелеными лицами?..

Первый привал инструктор объявил после трех часов непрерывного бега, когда уже высоко поднялось солнце и развеялась горная утренняя прохлада. Уронил их на солнцепеке, на сухой каменной осыпи, белой от пыли, среди сверкающих снегом высоких вершин. Во фляжках не осталось уже ни грамма воды — выпили, вылили себе за шиворот еще в начале броска, не умели экономить ни средства, ни силы для выживания. И шелестели теперь пересохшими языками, сухо откашливались, выпутывались из лямок, из бухт страховочных канатов, избавлялись от тяжелых «малямб», чтобы облегчить плечи. И едва лишь выпутался последний, Грязев подал сигнал к движению. Кто-то снова потянул вещмешки, ружейные ремни, но большинство лежали, распластавшись на щебенке. Саня молча поднял автомат и дал длинную очередь возле разбросанных рук и ног, брызнула каменная крошка, всклубилась пыль. Мгновение они таращили глаза на короткий ствол «узи», потом резко зашевелились, стали торопливо завьючиваться: сейчас они ненавидели и инструктора, и эти зеленые бумажки с портретом смерти, и руку, подающую их…

Сначала сломался молдованин. Через полтора часа после привала он стал было отставать, и командир-эстонец взял палку, подгонял, как обессиленного быка, хлестал его по спине, по бокам, но не мог пробить из-за магазинов с патронами, растолканных по карманам бронежилета, и поклажи. Изловчившись, врезал по ногам и сбил на землю. Молдованин закатил глаза, ноги сводило судорогой, изо рта засочилась липкая пена. Разъяренный лейтенант успел трижды сходить палкой, прежде чем Грязев коротким ударом в лицо опрокинул его и уложил рядом. Пользуясь случаем, курсанты повалились на камни, кто-то взялся вскрывать банку с тушенкой, надеясь наскрести оттуда бульона. Инструктор снял свою фляжку, сунул горлышко в рот молдованина, дал пару глотков, брызнул в лицо.

— Снаряжение с него снять! — приказал он командиру. — Раздать по частям каждому. Двоим взять под руки и — вперед!

Пока молдованина освобождали от поклажи и разбирали ее между собой, бритый, тонколицый хохол будто бы между прочим заметил:

— Сам-то порожний бежит! Толику бы взял — не разломился…

Грязев мгновенно схватил его за плечо, резко развернул к себе, дыхнул в расширенные блестящие глаза:

— Положено, сынок! Я свой груз оттаскал бесплатно, понял? За любовь к Отечеству! А за то, что вякнул, бери молдованина один. И при хоть на горбу!

— Не возьму, — слабея, воспротивился он, чувствуя, что не выдержит такой нагрузки. — Простите… господин!

— Тогда прикончи его! — рявкнул Саня и дернул автомат хохла. — Пристрели!

Курсанты замерли, переглядывались, в один миг успокоилось надорванное дыхание. Горбоносый рыжий татарин что-то визгливо выкрикнул, рывком поставил молдованина на ноги, сунул его в руки бритому:

— Неси давай! Выполняй приказ!

Упавшего взяли под руки двое хохлов, потянули за собой, а Грязев догнал командира, сказал ему, чтобы слышали все:

— Не смей бить курсантов! Это не в Советской Армии!

После следующего пятиминутного привала не смог встать еще один — русский из Прибалтики: у этого был просто тепловой удар. На сей раз без суеты и разговоров с него сняли груз, привязали к рукам ремни и потащили за собой, как лошадь. Русский едва держался на ногах, упирался, не видел ничего вокруг себя и часто падал, разбивая локти и лицо. Давным-давно кончились овечьи тропы, скорость резко упала, группа не укладывалась во временной норматив, поэтому тридцатиминутный привал возле горного ручья инструктор сократил до десяти. Курсанты бросились к воде, пили, набирали во фляжки, спешно раскупоривали сухой паек. Полюбовавшись на полубезумную эту жадность, Грязев неожиданно выпустил очередь по руслу ручья, сверху вниз.